Неточные совпадения
Всё, что он видел в окно кареты, всё в этом холодном чистом воздухе, на этом бледном свете заката было так же свежо, весело и сильно, как и он сам: и крыши домов, блестящие в лучах спускавшегося солнца, и резкие очертания заборов и углов построек, и фигуры изредка встречающихся пешеходов и экипажей, и
неподвижная зелень дерев и трав, и поля с правильно прорезанными бороздами картофеля, и косые
тени, падавшие от домов и от дерев, и от кустов, и от самых борозд картофеля.
Говор народа, топот лошадей и телег, веселый свист перепелов, жужжание насекомых, которые
неподвижными стаями вились в воздухе, запах полыни, соломы и лошадиного пота, тысячи различных цветов и
теней, которые разливало палящее солнце по светло-желтому жнивью, синей дали леса и бело-лиловым облакам, белые паутины, которые носились в воздухе или ложились по жнивью, — все это я видел, слышал и чувствовал.
Уже вечерело; солнце скрылось за небольшую осиновую рощу, лежавшую в полверсте от сада:
тень от нее без конца тянулась через
неподвижные поля.
Когда он, один, пил чай, явились Туробоев и Варавка, серые, в пыльниках; Варавка был похож на бочку, а Туробоев и в сером, широком мешке не потерял своей стройности, а сбросив с плеч парусину, он показался Климу еще более выпрямленным и подчеркнуто сухим. Его холодные глаза углубились в синеватые
тени, и что-то очень печальное, злое подметил Клим в их
неподвижном взгляде.
В саду, на зеленой скамье, под яблоней, сидела Елизавета Спивак, упираясь руками о скамью,
неподвижная, как статуя; она смотрела прямо пред собою, глаза ее казались неестественно выпуклыми и гневными, а лицо, в мелких пятнах света и
тени, как будто горело и таяло.
Клим почувствовал прилив невыносимой скуки. Все скучно: женщина, на белое платье которой поминутно ложатся пятнышки
теней от листьев и ягод; чахоточный, зеленолицый музыкант в черных очках,
неподвижная зелень сада, мутное небо, ленивенький шумок города.
Вдруг он вздрогнул — у дальнего конца письменного стола, совсем в
тени, в глубоком кресле сидела
неподвижная женская фигура.
К огню он питал какое-то болезненное пристрастие и по целым часам неподвижно смотрел на пылавшие кричные огни, на раскаленные добела пудлинговые печи, на внутренность домны через стеклышко в фурме, и на его
неподвижном, бесстрастном лице появлялась точно
тень пробегавшей мысли.
Дубы и березы, густо теснясь вокруг поляны, незаметно надвигались на нее со всех сторон, и, связанные тишиной,
неподвижные, они бросали на землю темные теплые
тени.
Я поднялся в город, вышел в поле. Было полнолуние, по небу плыли тяжелые облака, стирая с земли черными
тенями мою
тень. Обойдя город полем, я пришел к Волге, на Откос, лег там на пыльную траву и долго смотрел за реку, в луга, на эту
неподвижную землю. Через Волгу медленно тащились
тени облаков; перевалив в луга, они становятся светлее, точно омылись водою реки. Все вокруг полуспит, все так приглушено, все движется как-то неохотно, по тяжкой необходимости, а не по пламенной любви к движению, к жизни.
Служанка позвала зачем-то Коковкину. Она вышла. Саша тоскливо посмотрел за нею. Его глаза померкли, призакрылись ресницами — и казалось, что эти ресницы, слишком длинные, бросают
тень на все его лицо, смуглое и вдруг побледневшее. Ему неловко было при этом угрюмом человеке. Передонов сел рядом с ним, неловко обнял его рукою и, не меняя
неподвижного выражения на лице, спросил...
Люди слушали его речь, и вместе с
тенями вечера на лица их ложилась
тень успокоения все становились глаже, сидели
неподвижнее, грузнее, точно поглощённые сновидением наяву.
Город был насыщен зноем, заборы, стены домов, земля — всё дышало мутным, горячим дыханием, в
неподвижном воздухе стояла дымка пыли, жаркий блеск солнца яростно слепил глаза. Над заборами тяжело и мёртво висели вялые, жухлые ветви деревьев, душные серые
тени лежали под ногами. То и дело встречались тёмные оборванные мужики, бабы с детьми на руках, под ноги тоже совались полуголые дети и назойливо ныли, простирая руки за милостыней.
Мысли Матвея, маленькие, полуживые и робкие, всегда сопровождались какими-то
тенями: являлась мысль и влекла за собою нечто, лениво отрицавшее её. Он привык к этому и никогда не знал, на чём остановится в медленном ходе дум, словно чужих ему, скользивших над поверхностью чего-то плотного и
неподвижного, что молча отрицало всю его жизнь. Он слышал, как над его головою топали, возились, и соображал...
Остатки последних облаков заслонили солнце. Синяя
тень потопляла дно и скаты лощины. Стадо окружало старика молчаливыми,
неподвижными группами. Благоговейная тишина, едва-едва прерываемая журчаньем ручья, наполняла окрестность…
Раскрыв уста, без слез рыдая,
Сидела дева молодая:
Туманный,
неподвижный взор
Безмолвный выражал укор;
Бледна как
тень, она дрожала:
В руках любовника лежала
Ее холодная рука;
И наконец любви тоска
В печальной речи излилася...
Пламя лампадки тихонько колеблется, возмущенное притоком свежего воздуха; и по всей комнате и по
неподвижному, как воск, желтому лицу тетки — заколебались
тени…
Друг твоего отца отрыл старинную тяжбу о землях и выиграл ее и отнял у него всё имение; я видал отца твоего перед кончиной; его седая голова
неподвижная, сухая, подобная белому камню, остановила на мне пронзительный взор, где горела последняя искра жизни и ненависти… и мне она осталась в наследство; а его проклятие живо, живо и каждый год пускает новые отрасли, и каждый год всё более окружает своею
тенью семейство злодея… я не знаю, каким образом всё это сделалось… но кто, ты думаешь, кто этот нежный друг? — как, небо!.. в продолжении 17-ти лет ни один язык не шепнул ей: этот хлеб куплен ценою крови — твоей — его крови! и без меня, существа бедного, у которого вместо души есть одно только ненасытимое чувство мщения, без уродливого нищего, это невинное сердце билось бы для него одною благодарностью.
— Это, брат, нелепо! — сказал ротмистр, тихонько приглаживая рукой растрепанные волосы
неподвижного учителя. Потом ротмистр прислушался к его дыханию, горячему и прерывистому, посмотрел в лицо, осунувшееся и землистое, вздохнул и, строго нахмурив брови, осмотрелся вокруг. Лампа была скверная: огонь в ней дрожал, и по стенам ночлежки молча прыгали черные
тени. Ротмистр стал упорно смотреть на их безмолвную игру, разглаживая себе бороду.
Она привыкла к тому, что эти мысли приходили к ней, когда она с большой аллеи сворачивала влево на узкую тропинку; тут в густой
тени слив и вишен сухие ветки царапали ей плечи и шею, паутина садилась на лицо, а в мыслях вырастал образ маленького человечка неопределенного пола, с неясными чертами, и начинало казаться, что не паутина ласково щекочет лицо и шею, а этот человечек; когда же в конце тропинки показывался жидкий плетень, а за ним пузатые ульи с черепяными крышками, когда в
неподвижном, застоявшемся воздухе начинало пахнуть и сеном и медом и слышалось кроткое жужжанье пчел, маленький человечек совсем овладевал Ольгой Михайловной.
И есть за что, не спорю… Между тем
Что делал Саша? С
неподвижным взглядом,
Как белый мрамор холоден и нем,
Как Аббадона грозный, новым адом
Испуганный, но помнящий эдем,
С поникшею стоял он головою,
И на челе, наморщенном тоскою,
Качались
тени трепетных ветвей…
Но вдруг удар проснувшихся страстей
Перевернул неопытную душу,
И он упал как с неба на Маврушу.
Так молча проходили они по спящему Иерусалиму, и вот уже за ворота города они вышли, и в глубокой лощине, полной загадочно-неподвижных
теней, открылся им Кедронский поток.
Приближался вечер, и в воздухе стояла та особенная, тяжёлая духота, которая предвещает грозу. Солнце уже было низко, и вершины тополей зарделись лёгким румянцем. Но от вечерних
теней, окутавших их ветви, они, высокие и
неподвижные, стали гуще, выше… Небо над ними тоже темнело, делалось бархатным и точно опускалось ниже к земле. Где-то далеко говорили люди и где-то ещё дальше, но в другой стороне — пели. Эти звуки, тихие, но густые, казалось, тоже были пропитаны духотой.
Студент спал, но улыбка исчезла с его уст, и синие мертвые
тени лежали на его лице,
неподвижном и в неподвижности своей грустном и страдающем.
Конечно, никого чужого не было в этом саду, да и не могло быть, так как единственная калитка в заборе давно уже была наглухо заколочена и попасть в сад можно было только через дом, — а в дом никого не впускали крепко запертые наружные двери. Никого не видели печальные очи пленной молодой госпожи. Только резкие
тени неподвижно лежали на песке расчищенных дорожек, да деревья с блеклою от зноя листвою изнывали в
неподвижном безмолвии завороженной своей жизни, да цветы благоухали пряным и раздражающим ароматом.
Зеленое пятно и
тени приходят в движение, лезут в полуоткрытые,
неподвижные глаза Варьки и в ее наполовину уснувшем мозгу складываются в туманные грезы.
Солнце давно уже село, и на всей земле лежала сплошная серая
тень. В
неподвижном, застоявшемся воздухе сгущались медово-приторные испарения трав и цветов.
Мы пошли пешком впереди паровоза, и от нас на полотно легла сплошная длинная
тень, и была она не черная, а смутно-красная от тихого,
неподвижного света, который молчаливо стоял в разных концах черного неба.
Она не видела Подгорина, но, вероятно, чувствовала его близость, так как улыбалась и ее бледное лицо, освещенное луной, казалось счастливым. Черная
тень от башни, тянувшаяся по земле далеко в поле,
неподвижная белая фигура с блаженной улыбкой на бледном лице, черная собака,
тени обеих — и всё вместе точно сон…
Он поглядел на полосу берез с их
неподвижною желтизной, зеленью и белою корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы всё это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и
тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров, всё вокруг преобразилось для него и показалось чем-то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
Пока ехали мимо сада,
тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно-блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и
неподвижная, открылась со всех сторон.
Поредевший за осень сад снова стал непроницаем, словно покрылся новой, белой листвою; и
тени на ветвях были так слабы, что дальние и ближние деревья совсем сливались, все ветви путались, и казалось, что никогда ослепленные глаза не разберутся в этой серебристой,
неподвижной, застывшей путанице.